Лиля с трепетом вошла в дом, мило улыбнувшись встречавшим, а кого-то даже потрепав по щеке. Знакомый с детства запах домашнего очага закружил голову. Лиле даже показалось, что ноги её ослабли и теряют опору. Но, как и положено хорошей артистке, она послушно шла за теми, кто вёл её по дому, показывая комнаты и другие помещения. Она не видела, за кем шла, не слышала, что ей говорили. Она жадно рассматривала всё вокруг себя, успевая вовремя ответить на вопрос или сказать дежурный комплимент бывшим хозяевам. «Всё те же обои на стенах…Та же мебель…» А вот и кресло-качалка, в которой старик Мещеряков любил сиживать с газетой и трубкой в руке (ко рту он подносил её чрезвычайно редко). Бывало, он засыпал с газетой в этом кресле-качалке, укрытый клетчатым пледом, и тогда зловредный кот Васька забирался на колени к деду и тоже засыпал, запуская коготки в плед и выдёргивая нитки. Потом от бабушки Мещеряковой за вредительство попадало обоим.

Чувствуя, что она уже не в силах справиться с нахлынувшими воспоминаниями, Лиля учтиво, с улыбкой поблагодарила всех и сказала:

— Я очень устала после долгой дороги из Парижа. Подайте ужин и можете идти. Мы будем отдыхать.

Ей не хотелось говорить, хотелось побыть наедине со своими чувствами. С тех пор, как она узнала о настоящих родителях, она привыкла только их считать родителями. А вот теперь она поняла, что была не права. Ведь и Мещеряковы не были ей чужими — они её вырастили. «С полным правом я могу считать, что у меня два отца и две матери». И ещё она подумала, что надо навестить их могилку — она, наверно, совсем заброшена.

Лиля рассеянно сидела за столом, тыча вилкой в тарелку. Она давно мечтала о херсонской кухне, но сейчас вкусы и запахи не пленили её. Ни галушки, ни тушеная курица, ни холодец не вызвали энтузиазма. Зато вензеля на серебряной вилке — инициалы хозяев дома — заставили встрепенуться, ведь много лет назад она держала в руках именно эти вилки. Сразу запахло детством, вспомнились рождественские ёлки и пасхальные куличи…

Дворецкий внимательно наблюдал за ней. Заметив его взгляд на себе, Лиля сказала:

— Иди, я хочу побыть одна.

Оставшись одна, она подошла к роялю, подняла крышку и пробежалась пальцами по клавишам. Сколько часов она провела за роялем, ненавидя его, а теперь эти звуки, наполнившие тишину, стали сладким воспоминанием детства. Лиля взяла стул, пододвинула к роялю и, удобно умостившись, начала играть запомнившуюся с детства мелодию. Отвыкшие пальцы не были столь послушны, как прежде, но мелодия лилась. И вдруг нежная мелодия прервалась диким аккордом, потому что Лиля положила обе руки на клавиатуру и, уронив на них голову, рыдала. Ей было безумно жаль глупую обманутую девочку Машу Мещерякову, жаль стариков Мещеряковых — всю их неудачную семью. Ей было жалко рано погибших молодых Королевичей, жалко их неприкаянную дочь, которой судьба тоже вряд ли дарует лучшую долю. Немного поплакав, она вскинула голову и вытерла слёзы. «Хватит, — сказала она себе. — Это были последние слёзы в моей жизни».

Пора бы и спать ложиться, но прежде Лиля прошла в комнату, служившую кабинетом старику Мещерякову. Всё так же, как и было: стройные ряды книжных полок, изящной работы письменный стол с ящиками, запиравшимися на ключ, кожаное кресло и диван. Лиля подошла к стене возле книжного шкафа и провела по ней рукой. Ровная кирпичная кладка, покрытая сверху обоями — это всё, что она смогла нащупать.

«Ну что ж… ладно. Сегодня спать, а завтра видно будет».

Губернский город Херсон радовал сердца своих жителей. Фасады домов и церквей украшали скульптуры. Дома имели оригинальную архитектуру, оконные и балконные решётки, а также заборы не повторялись. В городе была хорошо отлаженная водопроводная система. Почти в каждом дворе были фонтанчики. Улицы были вымощены серой и красной брусчаткой. Пешеходные дорожки мостили белой или чёрной плиткой: белая — из лавы вулкана Везувий, чёрная — из его пепла. Архитекторы Корсаков, Казаков, Такс, Старов, Ванрезани, Буржуа постарались создать неповторимый город.

Город был засажен акацией и липой, которые благоухали весной и летом. Дренажная система была хорошо налажена. Устройством зелёного хозяйства в Херсоне занимался лучший в Европе садово-парковый мастер 18 века В.Гульд.

Скучала ли Лиля по родному городу, находясь на чужбине? Положа руку на сердце, она лишь самой себе могла признаться: нет. Да, ей тесно было в Париже, но не потому, что тянуло домой. Она знала, чья она дочь, и ей хотелось поскорее вступить в борьбу за свои права. Пребывание в статусе студентки казалось ей бесплодным времяпрепровождением. В ней достаточно было азарта, злости, хитроумия, к тому же всё это подкреплялось хорошими счетами в банках — и просто жалко было терять день за днём своей жизни на лекциях. Как застоявшаяся в стойле лошадь фыркает, перебирает ногами, просится на волю, так и Лиля уже чувствовала в себе силы начинать борьбу за свои права. Но прежде она вернулась в свой город, чтобы решить для себя один вопрос… Впрочем, это потом.

Проснувшись утром в своей кровати, Лиля смотрела на солнечные блики на стене. Каштан под её окном совсем разросся и летом, наверное, не пропускал солнечные лучи, а сейчас, осенью, в окне торчали оголённые ветви дерева. Вот только глядя на этот каштан, Лиля почувствовала, что хочет пройти по улицам города, посмотреть, насколько они изменились, а, может, и не изменились.

Что ж, надо вставать и заниматься делами. Но словно что-то не давало ей возможности подняться. Она лежала, зарывшись в перине, и ей казалось, будто детство вернулось. Сейчас послышатся шаркающие шаги старика Мещерякова, откроется дверь, войдёт он и скажет, что нельзя лежать, если проснулась, надо сразу вставать. Потом, покряхтывая, придёт бабуля Мещерякова, заплетёт косы, спросит, что снилось и позовёт к завтраку. Да, так было. Раньше Лиля называла их папой и мамой, а теперь вот — по фамилии. Но ведь и себя она называла прежде по-другому… Как же всё жестоко и несправедливо повернулось в её жизни! Лиля подумала о несправедливости и тут же одёрнула себя — нельзя себя жалеть! Жалость — это путь к поражению.

«У тебя всё получится. Ты добьешься всего, чего желаешь. Удача обязательно придёт к тебе», — мысленно говорила себе Лиля в минуты растерянности, неуверенности, колебаний. После таких слов она чувствовала прилив сил и готова была броситься в бой.

За завтраком она сказала дворецкому:

— Выпиши мне